ГЛАВА XV 


 В тот же вечер, в, половине девятого, Дориан Грей, прекрасно одетый, с
большой бутоньеркой пармских фиалок в петлице, вошел в гостиную леди
Нарборо, куда его с поклонами проводили лакеи. В висках у него бешено
стучала кровь, нервы были взвинчены до крайности, но он поцеловал руку
хозяйки дома с обычной своей непринужденной грацией. Пожалуй, спокойствие и
непринужденность кажутся более всего естественными тогда, когда человек
вынужден притворяться. И, конечно, никто из тех, кто видел Дориана Грея в
этот вечер, ни за что бы не поверил, что он пережил трагедию, страшнее
которой не бывает в наше время. Не могли эти тонкие, изящные пальцы сжимать
разящий нож, эти улыбающиеся губы оскорблять бога и все, что священно для
человека! Дориан и сам удивлялся своему внешнему спокойствию. И бывали
минуты, когда он, думая о своей двойной жизни, испытывал острое наслаждение.
 В этот вечер у леди Нарборо гостей было немного -- только те, кого она
наспех успела созвать. Леди Нарборо была умная женщина, сохранившая, как
говаривал лорд Генри, остатки поистине замечательной некрасивости. Долгие
годы она была примерной женой одного из наших послов, скучнейшего человека,
а по смерти супруга похоронила его с подобающей пышностью в мраморном
мавзолее, сооруженном по ее собственному рисунку, выдала дочерей замуж за
богатых, но довольно пожилых людей, и теперь на свободе наслаждалась
французскими романами, французской кухней и французским остроумием, когда ей
удавалось где-нибудь обнаружить его.
 Дориан был одним из ее особенных любимцев, и в разговорах с ним она
постоянно выражала величайшее удовольствие по поводу того, что не
встретилась с ним, когда была еще молода. "Я уверена, что влюбилась бы в вас
до безумия, мой милый, -- говаривала она, -- и ради вас забросила бы свой
чепец через мельницу. Какое счастье, что вас тогда еще и на свете не было!
Впрочем, в мое время дамские чепцы были так уродливы, а мельницы так заняты
своим прозаическим делом, что мне не пришлось даже ни с кем пофлиртовать. И,
конечно, больше всего в этом виноват был Нарборо. Он был ужасно близорук, а
что за удовольствие обманывать мужа, который ничего не видит?" В этот вечер
в гостиной леди Нарборо было довольно скучно. К ней, -- как она тихонько
пояснила Дориану, закрываясь весьма потрепанным веером, -- совершенно
неожиданно приехала погостить одна из ее замужних дочерей и, что всего хуже,
привезла c собой своего супруга.
 -- Я считаю, что это очень неделикатно с ее стороны, -- шепотом
жаловалась леди Нарборо.-- Правда, я тоже у них гощу каждое лето по
возвращении из Гамбурга, -- но ведь в моем возрасте необходимо время от
времени подышать свежим воздухом. И, кроме того, когда я приезжаю, я
стараюсь расшевелить их, а им это необходимо. Если бы вы знали, какое они
там ведут существование! Настоящие провинциалы! Встают чуть свет, потому что
у них очень много дела, и ложатся рано, потому что им думать совершенно не о
чем. Со времен королевы Елизаветы во всей округе не было ни одной
скандальной истории, и им остается только спать после обеда. Но вы не
бойтесь, за столом вы не будете сидеть рядом с ними! Я вас посажу подле
себя, и вы будете меня занимать.
 Дориан в ответ сказал ей какую-то любезность и обвел глазами гостиную.
Общество собралось явно неинтересное. Двоих он видел в первый раз, а кроме
них, здесь были Эрнест Хорроуден, бесцветная личность средних лет, каких
много среди завсегдатаев лондонских клубов, человек, у которого нет врагов,
но их с успехом заменяют тайно ненавидящие его друзья; леди Рэкстон,
чересчур разряженная сорокасемилетняя дама с крючковатым носом, которая
жаждала быть скомпрометированной, но была настолько дурна собой, что, к
великому ее огорчению, никто не верил в ее безнравственное поведение; миссис
Эрлин, дама без положения в обществе, но весьма энергично стремившаяся его
завоевать, рыжая, как венецианка, и премило картавившая; дочь леди Нарборо,
леди Элис Чэпмен, безвкусно одетая молодая женщина с типично английским
незапоминающимся лицом; и муж ее, краснощекий джентльмен с белоснежными
бакенбардами, который, подобно большинству людей этого типа, воображал, что
избытком жизнерадостности можно искупить полнейшую неспособность мыслить.
 Дориан уже жалел, что приехал сюда, но вдруг леди Нарборо взглянула на
большие часы из золоченой бронзы, стоявшие на камине, и воскликнула:
 -- Генри Уоттон непозволительно опаздывает! А ведь я нарочно посылала к
нему сегодня утром, и он клятвенно обещал прийти.
 Известие, что придет лорд Генри, несколько утешило Дориана, и, когда
дверь открылась и он услышал протяжный и мелодичный голос, придававший
очарование неискреннему извинению, его скуку и досаду как рукой сняло.
 Но за обедом он ничего не мог есть. Тарелку за тарелкой уносили
нетронутыми. Леди Нарборо все время бранила его за то, что он "обижает
бедного Адольфа, который придумал меню специально по его вкусу", а лорд
Генри издали поглядывал на своего друга, удивленный его молчаливостью и
рассеянностью. Дворецкий время от времени наливал Дориану шампанского, и
Дориан выпивал его залпом, -- жажда мучила его все сильнее.
 -- Дориан, -- сказал наконец лорд Генри, когда подали заливное из
дичи.-- Что с вами сегодня? Вы на себя не похожи.
 -- Влюблен, наверное! -- воскликнула леди Нарборо.И боится, как бы я
его не приревновала, если узнаю об этом. И он совершенно прав. Конечно, я
буду ревновать!
 -- Дорогая леди Нарборо, -- сказал Дориан с улыбкой, -- я не влюблен ни
в кого вот уже целую неделю -- с тех пор как госпожа де Феррол уехала из
Лондона.
 -- Как это вы, мужчины, можете увлекаться такой женщиной! Это для меня
загадка, право, -- заметила старая дама.
 -- Мы ее любим за то, леди Нарборо, что она помнит вас маленькой
девочкой, -- вмешался лорд Генри, -- Она единственное звено между нами и
вашими короткими платьицами.
 -- Она вовсе не помнит моих коротких платьиц, лорд Генри. Зато я помню
очень хорошо, какой она была тридцать лет назад, когда мы встретились в
Вене, и как она тогда была декольтирована.
 -- Она и теперь появляется в обществе не менее декольтированной, --
отозвался лорд Генри, беря длинными пальцами маслину.И когда разоденется, то
напоминает роскошное издание плохого французского романа. Но она занятная
женщина, от нее всегда можно ожидать какого-нибудь сюрприза. А какое у нее
любвеобильное сердце, какая склонность к семейной жизни! Когда умер ее
третий муж, у нее от горя волосы стали совсем золотые.
 -- Гарри, как вам не стыдно! -- воскликнул Дориан.
 -- В высшей степени поэтическое объяснение! -- воскликнула леди Нарборо
со смехом.-- Вы говорите -- третий муж? Неужели же Феррол у нее четвертый?
 -- Именно так, леди Нарборо!
 -- Ни за что не поверю.
 -- Ну, спросите у мистера Грея, ее близкого друга.
 -- Мистер Грей, это правда?
 -- По крайней мере, так она утверждает, леди Нарборо. Я спросил у нее,
не бальзамирует ли она сердца своих мужей и не носит ли их на поясе, как
Маргарита Наваррская. Она ответила, что это невозможно, потому что ни у
одного из них не было сердца.
 -- Четыре мужа! Вот уж можно сказать -- trop de zele!
 -- Вернееtrop d'audace! Я так и сказал ей, -- отозвался Дориан.
 -- О, смелости у нее хватит на все, не сомневайтесь, милый мой! А что
собой представляет этот Феррол? Я его не знаю.
 -- Мужей очень красивых женщин я отношу к разряду преступников, --
объявил лорд Генри, отхлебнув глоток вина. Леди Нарборо ударила его веером.
 -- Лорд Генри, меня ничуть не удивляет, что свет считает вас в высшей
степени безнравственным человеком.
 -- Неужели? -- спросил лорд Генри, поднимая брови.-- Вероятно, вы
имеете в виду тот свет? С этим светом я в прекрасных отношениях.
 -- Нет, все, кого я только знаю, говорят, что вы опасный человек, --
настаивала леди Нарборо, качая головой. Лорд Генри на минуту стал серьезен.
 -- Просто возмутительно, -- сказал он, -- что в наше время принято за
спиной у человека говорить о нем вещи, которые... безусловно верны.
 -- Честное слово, он неисправим! -- воскликнул Дориан, наклоняясь через
стол.
 -- Надеюсь, что это так, -- воскликнула, смеясь, леди Нарборо.-- И
послушайте -- раз все вы до смешного восторгаетесь мадам де Феррол,
придется, видно, и мне выйти замуж второй раз, чтобы не отстать от моды.
 -- Вы никогда больше не выйдете замуж, леди Нарборо, -- возразил лорд
Генри.-- Потому что вы были счастливы в браке. Женщина выходит замуж
вторично только в том случае, если первый муж был ей противен. А мужчина
женится опять только потому, что очень любил первую жену. Женщины ищут в
браке счастья, мужчины ставят свое на карту.
 -- Нарборо был не так уж безупречен, -- заметила старая леди.
 -- Если бы он был совершенством, вы бы его не любили, дорогая. Женщины
любят нас за наши недостатки. Если этих недостатков изрядное количество, они
готовы все нам простить, даже ум... Боюсь, что за такие речи вы перестанете
приглашать меня к обеду, леди Нарборо, но что поделаешь -- это истинная
правда.
 -- Конечно, это верно, лорд Генри. Если бы женщины не любили вас,
мужчин, за ваши недостатки, что было бы с вами? Ни одному мужчине не удалось
бы жениться, все вы остались бы несчастными холостяками. Правда, и это не
заставило бы вас перемениться. Теперь все женатые мужчины живут как
холостяки, а все холостые -- как женатые.
 -- Fin de siecle! -- проронил лорд Генри.
 -- Fin du globe! -- подхватила леди Нарборо.
 -- Если бы поскорее fin du globe!-- вздохнул Дориан -- Жизнь --
сплошное разочарование.
 -- Ах, дружок, не говорите мне, что вы исчерпали жизнь! -- воскликнула
леди Нарборо, натягивая перчатки.-- Когда человек так говорит, знайте, что
жизнь исчерпала его. Лорд Генри -- человек безнравственный, а я порой жалею,
что была добродетельна. Но вы -- другое дело. Вы не можете быть дурным --
это видно по вашему лицу. Я непременно подыщу вам хорошую жену. Лорд Генри,
вы не находите, что мистеру Грею пора жениться?
 -- Я ему всегда это твержу, леди Нарборо, -- сказал лорд Генри с
поклоном.
 -- Ну, значит, надо найти ему подходящую партию. Сегодня же внимательно
просмотрю Дебретта и составлю список всех невест, достойных мистера Грея.
 -- И укажете их возраст, леди Нарборо? -- спросил Дориан.
 -- Обязательно укажу, -- конечно, с некоторыми поправками. Однако в
таком деле спешка не годится. Я хочу, чтобы это был, как выражается "Морнинг
пост", подобающий брак и чтобы вы и жена были счастливы.
 -- Сколько ерунды у нас говорится о счастливых браках! -- возмутился
лорд Генри.-- Мужчина может быть счастлив с какой угодно женщиной, если
только он ее не любит.
 -- Какой же вы циник! -- воскликнула леди Нарборо, отодвинув свой стул
от стола и кивнув леди Рэкстон.-- Навещайте меня почаще, лорд Генри. Вы на
меня действуете гораздо лучше, чем все тонические средства, которые мне
прописывает сэр Эндрью. И скажите заранее, кого вам хотелось бы встретить у
меня. Я постараюсь подобрать как можно более интересную компанию.
 -- Я люблю мужчин с будущим и женщин с прошлым, -- ответил лорд
Генри.-- Только, пожалуй, тогда вам удастся собрать исключительно дамское
общество.
 -- Боюсь, что да! -- со смехом согласилась леди Нарборо.
 Она встала изза стола и обратилась к леди Рэкстон:
 -- Ради бога, извините, моя дорогая, я не видела, что вы еще не
докурили папиросу.
 -- Не беда, леди Нарборо, я слишком много курю. Я и то уже решила быть
умереннее.
 -- Ради бога, не надо, леди Рэкстон, -- сказал лорд Генри.--
Воздержание -- в высшей степени пагубная привычка. Умеренность -- это все
равно что обыкновенный скучный обед, а неумеренность -- праздничный пир.
 Леди Рэкстон с любопытством посмотрела на него.
 -- Непременно приезжайте как-нибудь ко мне, лорд Генри, и разъясните
мне это подробнее. Ваша теория очень увлекательна, -- сказала она, выплывая
из столовой.
 -- Нус, мы уходим наверх, а вы тоже не занимайтесь тут слишком долго
политикой и сплетнями, приходите поскорее, иначе мы там все перессоримся, --
крикнула леди Нарборо с порога. Все засмеялись. Когда дамы вышли, мистер
Чэпмен, сидевший в конце стола, величественно встал и занял почетное место.
Дориан Грей тоже пересел -- поближе к лорду Генри. Мистер Чэпмен немедленно
стал разглагольствовать о положении дел в палате общин, высмеивая своих
противников. Слово "доктринер", столь страшное для англичанина, слышалось по
временам среди взрывов смеха. Мистер Чэпмен поднимал британский флаг на
башнях Мысли и доказывал, что наследственная тупость британской нации (этот
оптимист, конечно, именовал ее "английским здравым смыслом") есть подлинный
оплот нашего общества.
 Лорд Генри слушал его с усмешкой. Наконец он повернулся и взглянул на
Дориана.
 -- Ну, что, мой друг, вы уже чувствуете себя лучше? За обедом вам как
будто было не по себе?
 -- Нет, я совершенно здоров, Генри. Немного устал, вот и все.
 -- Вчера вы были в ударе и совсем пленили маленькую герцогиню. Она мне
сказала, что собирается в Селби.
 -- Да, она обещала приехать двадцатого.
 -- И Монмаут приедет с нею?
 -- Ну конечно, Гарри.
 -- Он мне ужасно надоел, почти так же, как ей. Она умница, умнее, чем
следует быть женщине. Ей не хватает несравненного очарования женской
слабости. Ведь не будь у золотого идола глиняных ног, мы ценили бы его
меньше. Ножки герцогини очень красивы, но они не глиняные. Скорее можно
сказать, что они из белого фарфора. Ее ножки прошли через огонь, а то, что
огонь не уничтожает, он закаляет. Эта маленькая женщина уже много испытала в
жизни.
 -- Давно она замужем? -- спросил Дориан.
 -- По ее словам, целую вечность. А в книге пэров, насколько я помню,
указано десять лет. Но десять лет жизни с Монмаутом могут показаться
вечностью... А кто еще приедет в Селби?
 -- Виллоуби и лорд Рэгби -- оба с женами, потом леди Нарборо, Джеффри,
Глостон, -- словом, все та же обычная компания. Я пригласил еще лорда
Гротриана.
 -- А, вот это хорошо! Он мне нравится. Многие его не любят, а я нахожу,
что он очень мил. Если иной раз чересчур франтит, то этот грех искупается
его замечательной образованностью. Он вполне современный, человек.
 -- Погодите радоваться, Гарри, -- еще неизвестно, сможет ли он
приехать. Возможно, что ему придется везти отца в МонтеКарло.
 -- Ох, что за несносный народ эти родители! Всетаки постарайтесь, чтобы
он приехал, уговорите его... Кстати, Дориан, вы очень рано сбежали от меня
вчера, -- еще и одиннадцати не было. Что вы делали потом? Неужели
отправились прямо домой?
 Дориан метнул на него быстрый взгляд и нахмурился.
 -- Нет, Гарри, -- не сразу ответил он.-- Домой я вернулся только около
трех.
 -- Были в клубе?
 -- Да... То есть нет! -- Дориан прикусил губу.-- В клубе я не был. Так,
гулял... Не помню, где был... Как вы любопытны, Гар ри! Непременно вам нужно
знать, что человек делает. А я всегда стараюсь забыть, что я делал. Если уж
хотите знать точно, я пришел домой в половине третьего. Я забыл взять с
собою ключ, и моему лакею пришлось открыть мне. Если вам нужно
подтверждение, можете спросить у него.
 Лорд Генри пожал плечами.
 -- Полноте, мой милый, на что мне это нужно! Пойдемте в гостиную к
дамам... Нет, спасибо, мистер Чэпмен, я не пью хереса... С вами что-то
случилось, Дориан! Скажите мне что? Вы сегодня сам не свой.
 -- Ах, Гарри, не обращайте на это внимания. Я сегодня в дурном
настроении, и все меня раздражает. Завтра или послезавтра я загляну к вам. В
гостиную я не пойду, мне надо ехать домой. Передайте леди Нарборо мои
извинения.
 -- Ладно, Дориан. Жду вас завтра к чаю. Герцогиня тоже будет.
 -- Постараюсь, -- сказал Дориан, уходя.
 Он ехал домой, чувствуя, что страх, который он, казалось, уже подавил в
себе, снова вернулся. Случайный вопрос лорда Генри вывел его из равновесия,
а ему сейчас очень нужно было сохранить самообладание и мужество. Предстояло
уничтожить опасные улики, и он содрогался при одной мысли об этом. Ему даже
дотронуться до них было страшно.
 Но это было необходимо. И, войдя к себе в библиотеку, Дориан запер
дверь изнутри, затем открыл тайник в стене, куда спрятал пальто и саквояж
Бэзила. В камине пылал яркий огонь. Дориан подбросил еще поленьев... Запах
паленого сукна и горящей кожи был невыносим. Чтобы все уничтожить, пришлось
провозиться целых три четверти часа. Под конец Дориана даже начало тошнить,
кружилась голова. Он зажег несколько алжирских курительных свечек на медной
жаровне, потом смочил руки и лоб освежающим ароматным уксусом...
 Вдруг зрачки его расширились, в глазах появился странный блеск. Он
нервно закусил нижнюю губу. Между окнами стоял флорентийский шкаф черного
дерева с инкрустацией из слоновой кэсти и ляпислазури. Дориан уставился на
него как завороженный, -- казалось, шкаф его и привлекал и пугал, словно в
нем хранилось чтото, чего он жаждал и что вместе с тем почти ненавидел. Он
задыхался от неистового желания... Закурил папиросу -- и бросил. Веки его
опустились так низко, что длинные пушистые ресницы почти касались щек. Но оп
все еще не двигался и не отрывал глаз от шкафа. Наконец он встал с дивана,
подошел к шкафу и, отперев, нажал секретную пружину. Медленно выдвинулся
трехугольный ящичек. Пальцы Дориана инстинктивно потянулись к нему, проникли
внутрь и вынули китайскую лакированную шкатулку, черную с золотом, тончайшей
отделки, с волнистым орнаментом на стенках, с шелковыми шнурками, которые
были унизаны хрустальными бусами и кончались металлическими кисточками.
Дориан открыл шкатулку. Внутри лежала зеленая паста, похожая на воск, со
страннотяжелым запахом.
 Минутудругую он медлил с застывшей на губах улыбкой. В комнате было
очень жарко, а его знобило. Он потянулся, глянул на часы... Было без
двадцати двенадцать. Он поставил шкатулку на место, захлопнул дверцы шкафа и
пошел в спальню.
 Когда бронзовый бой часов во мраке возвестил полночь, Дориан Грей в
одежде простолюдина, обмотав шарфом шею, крадучись, вышел из дому. На
Бондстрит он встретил кеб с хорошей лошадью. Он подозвал его и вполголоса
сказал кучеру адрес.
 Тот покачал головой.
 -- Это слишком далеко.
 -- Вот вам соверен, -- сказал Дориан.-- И получите еще один, если
поедете быстро.
 Ладно, сэр, -- отозвался кучер.-- Через час будете на месте. Дориан сел
в кеб, а кучер, спрятав деньги, повернул лошадь и помчался по направлению к
Темзе.



ГЛАВА XVI 


 Полил холодный дождь, и сквозь его туманную завесу тусклый свет уличных
фонарей казался жуткомертвенным. Все трактиры уже закрывались, у дверей их
стояли кучками мужчины и женщины, неясно видные в темноте. Из одних кабаков
вылетали на улицу взрывы грубого хохота, в других пьяные визжали и
переругивались. Полулежа в кебе и низко надвинув на лоб шляпу, Дориан Грей
равнодушно наблюдал отвратительную изнанку жизни большого города и время от
времени повторял про себя слова, сказанные ему лордом Генри в первый день их
знакомства: "Лечите душу ощущениями, а ощущения пусть лечит душа". Да, в
этом весь секрет! Он, Дориан, часто старался это делать, будет стараться и
впредь. Есть притоны для курильщиков опиума, где можно купить забвение. Есть
ужасные вертепы, где память о старых грехах можно утопить в безумии новых.
 Луна, низко висевшая в небе, была похожа на желтый череп. Порой
большущая безобразная туча протягивала длинные щупальца и закрывала ее. Все
реже встречались фонари, и улицы, которыми проезжал теперь кеб, становились
все более узкими и мрачными. Кучер даже раз сбился с дороги, и пришлось
ехать обратно с полмили. Лошадь уморилась, шлепая по лужам, от нее валил
пар. Боковые стекла кеба были снаружи плотно укрыты серой фланелью тумана.
 "Лечите душу ощущениями, а ощущения пусть лечит душа". Как настойчиво
звучали эти слова в ушах Дориана. Да, душа его больна смертельно. Но вправду
ли ощущения могут исцелить ее? Ведь он пролил невинную кровь. Чем можно это
искупить? Нет, этому нет прощения!.. Ну что ж, если нельзя себе этого
простить, так можно забыть. И Дориан твердо решил забыть, вычеркнуть все из
памяти, убить прошлое, как убивают гадюку, ужалившую человека. В самом деле,
какое право имел Бэзил говорить с ним так? Кто его поставил судьей над
другими людьми? Он сказал ужасные слова, слова, которые невозможно было
стерпеть.
 Кеб тащился все дальше и, казалось, с каждым шагом все медленнее.
Дориан опустил стекло и крикнул кучеру, чтобы оп ехал быстрее. Его томила
мучительная жажда опиума, в горле пересохло, холеные руки конвульсивно
сжимались. Он в бешепстве ударил лошадь своей тростью. Кучер рассмеялся и, в
свою очередь, подстегнул ее кнутом. Дориан тоже засмеялся -- и кучер
почему-то притих.
 Казалось, езде не будет конца. Сеть узких уличек напоминала широко
раскинутую черную паутину. В однообразии их было что-то угнетающее. Туман
все сгущался. Дориану стало жутко.
 Проехали пустынный квартал кирпичных заводов. Здесь туман был не так
густ, и можно было разглядеть печи для обжига, похожие на высокие бутылки,
из которых вырывались оранжевые веерообразные языки пламени. На проезжавший
кеб залаяла собака, где-то далеко во мраке кричала заблудившаяся чайка.
Лошадь споткнулась, попав ногой в колею, шарахнулась в сторону и поскакала
галопом.
 Через некоторое время они свернули с грунтовой дороги, и кеб снова
загрохотал по неровной мостовой. В окнах домов было темно, и только коегде
на освещенной изнутри шторе мелькали фантастические силуэты. Дориан с
интересом смотрел на них. Они двигались, как громадные марионетки, а
жестикулировали, как живые люди. Но скоро они стали раздражать его. В душе
поднималась глухая злоба. Когда завернули за угол, женщина крикнула им
что-то из открытой двери, в другом месте двое мужчин погнались за кебом и
пробежали ярдов сто. Кучер отогнал их кнутом.
 Говорят, у человека, одержимого страстью, мысли вращаются в замкнутом
кругу. Действительно, искусанные губы Дориана Грея с утомительной
настойчивостью повторяли и повторяли все ту же коварную фразу о душе и
ощущениях, пока он не внушил себе, что она полностью выражает его настроение
и оправдывает страсти, которые, впрочем, и без этого оправдания все равно
владели бы им. Одна мысль заполонила его мозг, клетку за клеткой, и
неистовая жажда жизни, самый страшный из человеческих аппетитов, напрягала,
заставляя трепетать каждый нерв, каждый фибр его тела. Уродства жизни,
когда-то ненавистные ему, потому что возвращали к действительности, теперь
по той же причине стали ему дороги. Да, безобразие жизни стало единственной
реальностью. Грубые ссоры и драки, грязные притоны, бесшабашный разгул,
низость воров и подонков общества поражали его воображение сильнее, чем
прекрасные творения Искусства и грезы, навеваемые Песней. Они были ему
нужны, потому что давали забвение. Он говорил себе, что через три дня
отделается от воспоминаний.
 Вдруг кучер рывком остановил кеб у темного переулка. За крышами и
ветхими дымовыми трубами невысоких домов виднелись черные мачты кораблей.
Клубы белого тумана, похожие на призрачные паруса, льнули к их реям.
 -- Это где-то здесь, сэр? -- хрипло спросил кучер через стекло.
 Дориан встрепенулся и окинул улицу взглядом.
 -- Да, здесь, -- ответил он и, поспешно выйдя из кеба, дал кучеру
обещанный второй соверен, затем быстро зашагал по направлению к набережной.
Коегде на больших торговых судах горели фонари. Свет их мерцал и дробился в
лужах. Вдалеке пылали красные огни парохода, отправлявшегося за границу и
набиравшего уголь. Скользкая мостовая блестела, как мокрый макинтош.
 Дориан пошел налево, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что никто
за ним не следит. Через семьвосемь минут он добрался до ветхого, грязного
дома, вклинившегося между двумя захудалыми фабриками. В окне верхнего этажа
горела лампа. Здесь Дориан остановился и постучал в дверь. Стук был
условный.
 Через минуту он услышал шаги в коридоре, и забренчала снятая с крюка
дверная цепочка. Затем дверь тихо отворилась, и он вошел, не сказав ни слова
приземистому тучному человеку, который отступил во мрак и прижался к стене,
давая ему дорогу. В конце коридора висела грязная зеленая занавеска,
колыхавшаяся от резкого ветра, который ворвался в открытую дверь. Отдернув
эту занавеску, Дориан вошел в длинное помещение с низким потолком, похожее
на третьеразрядный танцкласс. На стенах горели газовые рожки, их резкий свет
тускло и криво отражался в засиженных мухами зеркалах. Над газовыми рожками
рефлекторы из гофрированной жести казались дрожащими кругами огня. Пол был
усыпан яркожелтыми опилками со следами грязных башмаков и темными пятнами от
пролитого вина. Несколько малайцев, сидя на корточках у топившейся железной
печурки, играли в кости, болтали и смеялись, скаля белые зубы. В одном углу,
навалившись грудью на стол и положив голову на руки, сидел моряк, а у пестро
размалеванной стойки, занимавшей всю стену, две изможденные женщины дразнили
старика, который брезгливо чистил щеткой рукава своего пальто.
 -- Ему все чудится, будто по нему красные муравьи ползают, -- с хохотом
сказалаодна из женщин проходившему мимо Дориану. Старик с ужасом посмотрел
на нее и жалобно захныкал.
 В дальнем конце комнаты лесенка вела в затемненную каморку. Дориан
взбежал по трем расшатанным ступенькам, и ему ударил в лицо душный запах
опиума. Он глубоко вдохнул его, и ноздри его затрепетали от наслаждения.
Когда он вошел, белокурый молодой человек, который, наклонясь над лампой,
зажигал длинную тонкую трубку, взглянул на него и нерешительно кивнул ему
головой.
 -- Вы здесь, Адриан?
 -- Где же мне еще быть? -- был равнодушный ответ.-- Со мной теперь
никто из прежних знакомых и разговаривать не хочет.
 -- А я думал, что вы уехали из Англии.
 -- Дарлингтон палец о палец не ударит... Мой брат наконец уплатил по
векселю... Но Джордж тоже меня знать не хочет... Ну, да все равно, --
добавил он со вздохом.-- Пока есть вот это снадобье, друзья мне не нужны.
Пожалуй, у меня их было слишком много.
 Дориан вздрогнул и отвернулся. Он обвел глазами жуткие фигуры, в самых
нелепых и причудливых позах раскинувшиеся на рваных матрацах. Судорожно
скрюченные руки и ноги, разинутые рты, остановившиеся тусклые зрачки -- эта
картина словно завораживала его. Ему были знакомы муки того странного рая, в
котором пребывали эти люди, как и тот мрачный ад, что открывал им тайны
новых радостей. Сейчас они чувствовали себя счастливее, чем он, ибо он был в
плену у своих мыслей. Воспоминания, как страшная болезнь, глодали его душу.
Порой перед ним всплывали устремленные на него глаза Бэзила Холлуорда. Как
ни жаждал он поскорее забыться, он почувствовал, что не в силах здесь
оставаться. Присутствие Адриана Синглтона смущало его. Хотелось уйти
куда-нибудь , где его никто не знает. Он стремился уйти от самого себя.
 -- Пойду в другое место, -- сказал он после некоторого молчания.
 -- На верфь?
 -- Да.
 -- Но эта дикая кошка, наверное, там. Сюда ее больше не пускают.
 Дориан пожал плечами.
 -- Ну что ж! Мне до тошноты надоели влюбленные женщины. Женщины,
которые ненавидят, гораздо интереснее. Кроме того, зелье там лучше.
 -- Да нет, такое же.
 -- Тамошнее мне больше по вкусу. Пойдемте выпьем чего-нибудь . Мне
сегодня хочется напиться.
 -- А мне ничего не хочется, -- пробормотал Адриан.
 -- Все равно, пойдемте.
 Адриан Синглтон лениво встал и пошел за Дорианом к буфету. Мулат в
рваной чалме и потрепанном пальто приветствовал их, противно скаля зубы, и
со стуком поставил перед ними бутылку бренди и две стопки. Женщины, стоявшие
у прилавка, тотчас придвинулись ближе и стали заговаривать с ними. Дориан
повернулся к ним спиной и что-то тихо сказал Синглтону.
 Одна из женщин криво усмехнулась.
 -- Ишь какой он сегодня гордый! -- фыркнула она.
 -- Ради бога, оставь меня в покое! -- крикнул Дориан, топнув ногой.--
Чего тебе надо? Денег? На, возьми и не смей со мной больше заговаривать.
 Красные искры вспыхнули на миг в мутных зрачках женщины, но тотчас
потухли, и глаза снова стали тусклыми и безжизненными. Она тряхнула головой
и с жадностью сгребла со стойки брошенные ей монеты. Ее товарка завистливо
наблюдала за ней.
 -- Ни к чему это, -- со вздохом сказал Адриан, продолжая разговор.Я не
стремлюсь вернуться туда. Зачем? Мне и здесь очень хорошо.
 -- Напишите мне, если вам понадобится что-нибудь . Обещаете? -- спросил
Дориан, помолчав.
 -- Может быть, и напишу.
 -- Ну, пока до свиданья.
 -- До свиданья, -- ответил молодой человек и, утирая платком запекшиеся
губы, стал подниматься по лесенке.
 Дориан с болью посмотрел ему вслед и пошел к выходу. Когда он отодвигал
занавеску, ему вдогонку прозвучал циничный смех женщины, которой он дал
деньги.
 -- Уходит эта добыча дьявола! -- хрипло закричала она, икая.
 -- Не смей меня так называть, проклятая! -- крикнул Дориан в ответ.
 Она щелкнула пальцами и еще громче заорала ему вслед:
 -- А тебе хочется, чтобы тебя называли Прекрасный Принц, да?
 Дремавший за столом моряк, услышав эти слова, вскочил и как безумный
осмотрелся кругом. Когда из прихожей донесся стук захлопнувшейся двери, он
выбежал стремглав, словно спасаясь от погони.
 Дориан Грей под моросящим дождем быстро шел по набережной. Встреча с
Адрианом Синглтоном почему-то сильно взволновала его, и он спрашивал себя,
прав ли был Бэзил Холлуорд, когда с такой оскорбительной прямотой сказал
ему, что разбитая жизнь этого юноши -- дело рук его, Дориана. На минуту
глаза его приняли печальное выражение. Но он тотчас же встряхнулся.
 Собственно, ему-то что? Слишком коротка жизнь, чтобы брать на себя еще
и бремя чужих ошибок. Каждый живет, как хочет, и расплачивается за это сам.
Жаль только, что так часто человеку за однуединственную ошибку приходится
расплачиваться без конца. В своих расчетах с человеком Судьба никогда не
считает его долг погашенным.
 Если верить психологам, бывают моменты, когда жажда греха (или того,
что люди называют грехом) так овладевает человеком, что каждым фибром- его
тела, каждой клеточкой его мозга движут опасные инстинкты. В такие моменты
люди теряют свободу воли. Как автоматы, идут они навстречу своей гибели. У
них Уже нет иного выхода, сознание их --либо молчит, --либо своим
вмешательством только делает бунт заманчивее. Ведь теологи не устают
твердить нам, что самый страшный из грехов -- это грех непослушания. Великий
дух, предтеча зла, был изгнан с небес именно за мятеж.
 Бесчувственный ко всему, жаждущий лишь утешений порока, Дориан Грей,
человек с оскверненным воображением и бунтующей душой, спешил вперед, все
ускоряя шаг. Но когда он нырнул в темный крытый проход, которым часто
пользовался для сокращения пути к тому притону с дурной славой, куда он
направлялся, -- сзади кто-то неожиданно схватил его за плечи и, не дав ему
опомниться, прижал к стене, грубой рукой вцепившись ему в горло.
 Дориан стал отчаянно защищаться и, сделав страшное усилие, оторвал от
горла сжимавшие его пальцы. В ту же секунду щелкнул курок, и в глаза Дориану
блеснул револьвер, направленный прямо ему в лоб. Он смутно увидел в темноте
стоявшего перед ним невысокого, коренастого мужчину.
 -- Чего вам надо? -- спросил Дориан, задыхаясь.
 -- Стойте смирно! -- скомандовал тот.-- Только шевельнитесь -- и я вас
пристрелю.
 -- Вы с ума сошли! Что я вам сделал?
 -- Вы разбили жизнь Сибилы Вэйн, а Сибила Вэйн -- моя сестра. Она
покончила с собой. Я знаю, это вы виноваты в ее смерти, и я дал клятву убить
вас. Столько лет я вас разыскивал -- ведь не было никаких следов... Только
два человека могли бы вас описать, но оба они умерли. Я ничего не знал о вас
-- только то ласкательное прозвище, что она дала вам. И сегодня я случайно
услышал его. Молитесь богу, потому что вы сейчас умрете.
 Дориан Грей обомлел от страха.
 -- Я ее никогда не знал, -- прошептал он, заикаясь.-- И не слыхивал о
ней. Вы сумасшедший.
 -- Кайтесь в своих грехах, я вам говорю, потому что вы умрете, это так
же верно, как то, что я -- Джеймс Вэйн.
 Страшная минута. Дориан не знал, что делать, что сказать.
 -- На колени! -- прорычал Джеймс Вэйн.-- Даю вам одну минуту, не
больше, чтобы помолиться. Сегодня я ухожу в плавание и сначала должен
расквитаться с вами. Даю одну минуту, и все.
 Дориан стоял, опустив руки, парализованный ужасом. Вдруг в душе его
мелькнула отчаянная надежда...
 -- Стойте! -- воскликнул он.-- Сколько лет, как умерла ваша сестра?
Скорее отвечайте!
 -- Восемнадцать лет, -- ответил моряк.-- А что? При чем тут годы?
 -- Восемнадцать лет! -- Дориан Грей рассмеялся торжествующим смехом.--
Восемнадцать лет! Да подведите меня к фонарю и взгляните на меня!
 Джеймс Вэйн одно мгновение стоял в нерешимости, не понимая, чего надо
Дориану. Но затем потащил его изпод темной арки к фонарю.
 Как ни слаб и неверен был задуваемый ветром огонек фона ря, -- его было
достаточно, чтобы Джеймс Вэйн поверил, что он чуть не совершил страшную
ошибку. Лицо человека, которого он хотел убить, сияло всей свежестью юности,
ее непорочной чистотой. На вид ему было не больше двадцати лет. Он, пожалуй,
был немногим старше, а может, и вовсе не старше, чем Сибила много лет назад,
когда Джеймс расстался с нею. Было ясно, что это не тот, кто погубил ее.
 Джеймс Вэйн выпустил Дориана и отступил на шаг.
 -- Господи помилуй! А я чуть было вас не застрелил! Дориан тяжело
перевел дух.
 -- Да, вы чуть не совершили ужасное преступление, -- сказал он, сурово
глядя на Джеймса.-- Пусть это послужит вам уроком: человек не должен брать
на себя отмщения, это дело господа бога.
 -- Простите, сэр, -- пробормотал Вэйн.-- Меня сбили с толку. Случайно
услышал два слова в этой проклятой дыре -- и они навели меня на ложный след.
 -- Ступайтека домой, а револьвер спрячьте, не то попадете в беду, --
сказал Дориан и, повернувшись, неторопливо зашагал дальше.
 Джеймс Вэйн, все еще не опомнившись от ужаса, стоял на мостовой. Он
дрожал всем телом. Немного погодя какая-то черная тень, скользившая вдоль
мокрой стены, появилась в освещенной фонарем полосе и неслышно подкралась к
моряку. Почувствовав на своем плече чью-то руку, он вздрогнул и оглянулся.
Это была одна из тех двух женщин, которые только что стояли у буфета в
притоне.
 -- Почему ты его не убил? -- прошипела она, вплотную приблизив к нему
испитое лицо.-- Когда ты выбежал от Дэйли, я сразу догадалась, что ты
погнался за ним. Эх, дурак, надо было его пристукнуть. У него куча денег, и
он -- настоящий дьявол.
 -- Он не тот, кого я ищу, -- ответил Джеймс Вэйн.-- А чужие деньги мне
не нужны. Мне нужно отомстить одному человеку. Ему теперь, должно быть, под
сорок. А этот -- еще почти мальчик. Слава богу, что я его не убил, не то
были бы у меня руки в невинной крови.
 Женщина горько засмеялась.
 -- Почти мальчик! Как бы не так! Если хочешь знать, вот уже скоро
восемнадцать лет, как Прекрасный Принц сделал меня тем, что я сейчас.
 Лжешь! -- крикнул Джеймс Вэйн. Она подняла руку.
 -- Богом клянусь, что это правда.
 -- Клянешься?
 -- Чтоб у меня язык отсох, если я вру! Этот хуже всех тех, кто
таскается сюда. Говорят, он продал душу черту за красивое лицо. Вот уже
скоро восемнадцать лет я его знаю, а он за столько лет почти не
переменился... Не то что я, -- добавила она с печальной усмешкой.
 -- Значит, ты клянешься?
 -- Клянусь! -- хриплым эхом сорвалось с ее плоских губ.-- Но ты меня не
выдавай, -- добавила она жалобно.-- Я его боюсь. И дай мне деньжонок -- за
ночлег заплатить.
 Он с яростным ругательством бросился бежать в ту сторону, куда ушел
Дориан Грей, но Дориана и след простыл. Когда Джеймс Вэйн оглянулся, и
женщины уже на улице не было.


ГЛАВА XVII 


 Неделю спустя Дориан Грей сидел в оранжерее своей усадьбы СелбиРойял,
беседуя с хорошенькой герцогиней Монмаут, которая гостила у него вместе с
мужем, высохшим шестидесятилетним стариком. Было время чая, и мягкий свет
большой лампы под кружевным абажуром падал на тонкий фарфор и чеканное
серебро сервиза. За столом хозяйничала герцогиня. Ее белые руки грациозно
порхали среди чашек, а полные красные губы улыбались, -- видно, ее забавляло
то, что ей нашептывал Дориан. Лорд Генри наблюдал за ними, полулежа в
плетеном кресле с шелковыми подушками, а на диване персикового цвета
восседала леди Нарборо, делая вид, что слушает герцога, описывавшего ей
бразильского жука, которого он недавно добыл для своей коллекции. Трое
молодых щеголей в смокингах угощали дам пирожными. В Селби уже съехались
двенадцать человек, и назавтра ожидали еще гостей.
 -- О чем это вы толкуете? -- спросил лорд Генри, подойдя к столу и
ставя свою чашку.-- Надеюсь, Дориан рассказал вам, Глэдис, о моем проекте
все окрестить поновому?.. Это замечательная мысль.
 -- А я вовсе не хочу менять имя, Гарри, -- возразила герцогиня,
поднимая на него красивые глаза.-- Я вполне довольна моим, и, наверное,
мистер Грей тоже доволен своим.
 -- Милая Глэдис, я ни за что на свете не стал бы менять такие имена,
как ваши и Дориана. Оба они очень хороши. Я имею в виду главным образом
цветы. Вчера я срезал орхидею для бутоньерки, чудеснейший пятнистый цветок,
обольстительный, как семь смертных грехов, и машинально спросил у садовника,
как эта орхидея называется. Он сказал, что это прекрасный сорт
"робинзониана"... или что-то столь же неблагозвучное. Право, мы: разучились
давать вещам красивые названия, -- да, да, это печальная правда! А ведь
слово -- это все. Я никогда не придираюсь к поступкам, я требователен только
к словам... Потому-то я и не выношу вульгарный реализм в литературе.
Человека, называющего лопату лопатой, следовало бы заставить работать ею --
только на это он и годен.
 -- Ну а как, например, вас окрестить поновому, Гарри? -- спросила
герцогиня.
 -- Принц Парадокс, -- сказал Дориан.
 -- Вот удачно придумано! -- воскликнула герцогиня.
 -- И слышать не хочу о таком имени, -- со смехом запротестовал лорд
Генри, Садясь в кресло.-- Ярлык пристанет, так уж потом от него не
избавишься. Нет, я отказываюсь от этого титула.
 -- Короли не должны отрекаться, -- тоном предостережения произнесли
красивые губки.
 -- Значит, вы хотите, чтобы я стал защитником трона?
 -- Да.
 -- Но я провозглашаю истины будущего!
 -- А я предпочитаю заблуждения настоящего, -- отпарировала герцогиня.
 -- Вы меня обезоруживаете, Глэдис! -- воскликнул лорд Генри, заражаясь
ее настроением.
 -- Я отбираю у вас щит, но оставляю копье, Гарри.
 -- Я никогда не сражаюсь против Красоты, -- сказал он с галантным
поклоном.
 -- Это ошибка, Гарри, поверьте мне. Вы цените красоту слишком высоко.
 -- Полноте, Глэдис! Правда, я считаю, что лучше быть красивым, чем
добродетельным. Но, с другой стороны, я первый готов согласиться, что лучше
уж быть добродетельным, чем безобразным.
 -- Выходит, что некрасивость -- один из семи смертных
грехов?воскликнула герцогиня.А как же вы только что сравнивали с ними
орхидеи?
 -- Нет, Глэдис, некрасивость -- одна из семи смертных добродетелей. И
вам, как стойкой тори, не следует умалять их значения. Пиво, Библия и эти
семь смертных добродетелей сделали нашу Англию такой, какая она есть.
 -- Значит, вы не любите нашу страну?
 -- Я живу в ней.
 -- Чтобы можно было усерднее ее хулить?
 -- А вы хотели бы, чтобы я согласился с мнением Европы о ней?
 -- Что же там о нас говорят?
 -- Что Тартюф эмигрировал в Англию и открыл здесь торговлю.
 -- Это ваша острота, Гарри?
 -- Дарю ее вам.
 -- Что я с пей сделаю? Она слишком похожа на правду.
 -- А вы не бойтесь. Наши соотечественники никогда не узнают себя в
портретах.
 -- Они -- люди благоразумные.
 -- Скорее хитрые. Подводя баланс, они глупость покрывают богатством, а
порок -- лицемерием.
 -- Всетаки в прошлом мы вершили великие дела.
 -- Нам их навязали, Глэдис.
 -- Но мы с честью несли их бремя.
 -- Не дальше как до Фондовой биржи. Герцогиня покачала головой.
 -- Я верю в величие нации.
 -- Оно -- только пережиток предприимчивости и напористости.
 -- В нем -- залог развития.
 -- Упадок мне милее.
 -- А как же искусство? -- спросила Глэдис.
 -- Оно -- болезнь.
 -- А любовь?
 -- Иллюзия.
 -- А религия?
 -- Распространенный суррогат веры.
 -- Вы скептик.
 -- Ничуть! Ведь скептицизм -- начало веры.
 -- Да кто же вы?
 -- Определить -- значит, ограничить.
 -- Ну, дайте мне хоть нить!..
 -- Нити обрываются. И вы рискуете заблудиться в лабиринте.
 -- Вы меня окончательно загнали в угол. Давайте говорить о другом.
 -- Вот превосходная тема -- хозяин дома. Много лет назад его окрестили
Прекрасным Принцем.
 -- Ах, не напоминайте мне об этом! -- воскликнул Дориан Грей.
 -- Хозяин сегодня несносен, -- сказала герцогиня, краснея.-- Он,
кажется, полагает, что Монмаут женился на мне из чисто научного интереса,
видя во мне наилучший экземпляр современной бабочки.
 -- Но он, надеюсь, не посадит вас на булавку, герцогиня?-- со смехом
сказал Дориан.
 -- Достаточно того, что в меня втыкает булавки моя горничная, когда
сердится.
 -- А за что же она на вас сердится, герцогиня?
 -- Изза пустяков, мистер Грей, уверяю вас. Обычно за то, что я прихожу
в три четверти девятого и заявляю ей, что она должна меня одеть к половине
девятого.
 -- Какая глупая придирчивость! Вам бы следовало прогнать ее, герцогиня.
 -- Не могу, мистер Грей. Она придумывает мне фасоны шляпок. Помните ту,
в которой я была у леди Хилстон? Вижу, что забыли, но из любезности делаете
вид, будто помните. Так вот, она эту шляпку сделала из ничего. Все хорошие
шляпы создаются из ничего.
 -- Как и все хорошие репутации, Глэдис, -- вставил лорд Генри.-- А
когда человек чем-нибудь действительно выдвинется, он наживает врагов. У нас
одна лишь посредственность -- залог популярности.
 -- Только не у женщин, Гарри! -- Герцогиня энергично покачала
головой.-- А женщины правят миром. Уверяю вас, мы терпеть не можем
посредственности. Кто-то сказал про нас, что мы "любим ушами". А вы,
мужчины, любите глазами... Если только вы вообще когда-нибудь любите.
 -- Мне кажется, мы только это и делаем всю жизнь, -- сказал Дориан.
 -- Ну, значит, никого не любите понастоящему, мистер Грей, --
отозвалась герцогиня с шутливым огорчением.
 -- Милая моя Глэдис, что за ересь! -- воскликнул лорд Генри.-- Любовь
питается повторением, и только повторение превращает простое вожделение в
искусство. Притом каждый раз, когда влюбляешься, любишь впервые. Предмет
страсти меняется, а страсть всегда остается единственной и неповторимой.
Перемена только усиливает ее. Жизнь дарит человеку в лучшем случае лишь одно
великое мгновение, и секрет счастья в том, чтобы это великое мгновение
переживать как можно чаще.
 -- Даже если оно вас тяжело ранит, Гарри? -- спросила герцогиня,
помолчав.
 -- Да, в особенности тогда, когда оно вас ранит, -- ответил лорд Генри.
 Герцогиня повернулась к Дориану и посмотрела на него как-то странно.
 -- А вы что на это скажете, мистер Грей? -- спросила она.
 Дориан ответил не сразу. Наконец рассмеялся и тряхнул головой.
 -- Я, герцогиня, всегда во всем согласен с Гарри.
 -- Даже когда он не прав?
 -- Гарри всегда прав, герцогиня.
 -- И что же, его философия помогла вам найти счастье?
 -- Я никогда не искал счастья. Кому оно нужно? Я искал наслаждений.
 -- И находили, мистер Грей?
 -- Часто. Слишком часто. Герцогиня сказала со вздохом:
 -- А я жажду только мира и покоя. И если не пойду сейчас переодеваться,
я его лишусь на сегодня.
 -- Позвольте мне выбрать для вас несколько орхидей, герцогиня, --
воскликнул Дориан с живостью и, вскочив, направился в глубь оранжереи.
 -- Вы бессовестно кокетничаете с ним, Глэдис, -- сказал лорд Генри
своей кузине.-- Берегитесь! Чары его сильны.
 -- Если бы не это, так не было бы и борьбы.
 -- Значит, грек идет на грека?
 -- Я на стороне троянцев. Они сражались за женщину.
 -- И потерпели поражение.
 -- Бывают вещи страшнее плена, -- бросила герцогиня.
 -- Эге, вы скачете, бросив поводья!
 -- Только в скачке и жизнь, -- был ответ.
 -- Я это запишу сегодня в моем дневнике.
 -- Что именно?
 -- Что ребенок, обжегшись, вновь тянется к огню.
 -- Огонь меня и не коснулся, Гарри. Мои крылья целы.
 -- Они вам служат для чего угодно, только не для полета: вы и не
пытаетесь улететь от опасности.
 -- Видно, храбрость перешла от мужчин к женщинам. Для нас это новое
ощущение.
 -- А вы знаете, что у вас есть соперница?
 -- Кто?
 -- Леди Нарборо, -- смеясь, шепнул лорд Генри, -- она в него
положительно влюблена.
 -- Вы меня пугаете. Увлечение древностью всегда фатально для нас,
романтиков.
 -- Это женщиныто -- романтики? Да вы выступаете во всеоружии научных
методов!
 -- Нас учили мужчины.
 -- Учить они вас учили, а вот изучить вас до сих пор не сумели.
 -- Нука, попробуйте охарактеризовать нас! -- подзадорила бго герцогиня.
 -- Вы -- сфинксы без загадок. Герцогиня с улыбкой смотрела на него.
 -- Однако долго же мистер Грей выбирает для меня орхидеи! Пойдемте
поможем ему. Он ведь еще не знает, какого цвета платье я надену к обеду.
 -- Вам придется подобрать платье к его орхидеям, Глэдис.
 -- Это было бы преждевременной капитуляцией.
 -- Романтика в искусстве начинается с кульминационного момента.
 -- Но я должна обеспечить себе путь к отступлению.
 -- Подобно парфянам?
 -- Парфяне спаслись в пустыню. А я этого не могу.
 -- Для женщин не всегда возможен выбор, -- заметил лорд Генри. Не успел
он договорить, как с дальнего конца оранжереи донесся стон, а затем глухой
стук, словно от падения чего-то тяжелого. Все всполошились. Герцогиня в
ужасе застыла на месте, а лорд Генри, тоже испуганный, побежал, раздвигая
качавшиеся листья пальм, туда, где на плиточном полу лицом вниз лежал Дориан
Грей в глубоком обмороке.
 Его тотчас перенесли в голубую гостиную и уложили на диван. Он скоро
пришел в себя и с недоумением обвел глазами комнату.
 -- Что случилось?спросил он.А, вспоминаю! Я здесь в безопасности,
Гарри? -- Он вдруг весь затрясся.
 -- Ну конечно, дорогой мой! У вас просто был обморок. Наверное,
переутомились. Лучше не выходите к обеду. Я вас заменю.
 -- Нет, я пойду с вами в столовую, -- сказал Дориан, с трудом
поднимаясь.-- Я не хочу оставаться один.
 Он пошел к себе переодеваться.
 За обедом он проявлял беспечную веселость, в которой было что-то
отчаянное. И только по временам вздрагивал от ужаса, вспоминая тот миг,
когда увидел за окном оранжереи белое, как платок, лицо Джеймса Вэйна,
следившего за ним.