В воскресенье, как и было запланировано, состоялась большая облава. Ночью выпал снег и укрыл землю толстым ковром. Я в то время был в Миаланетт и находился неподалеку от трупа, когда туда прибыли господин де Лафон и господин де Моранжье. Драгуны в течение целых суток понапрасну сидели в засаде.

   Ещё в четверг я случайно услышал, как господин де Моранжье громко жаловался господину Лафону на недотеп и увальней из Мальзие, а также и на драгун капитана Дюамеля. Первых он обвинял в

нерасторопности и в неумении быстро соображать, капитана Дюамеля же он обвинил в неумении организовать облаву, а драгун - в лени. Он безо всякого зазрения совести похвалялся, что если бы дело

было поручено ему, Моранжье, то уж он бы... Позднее, быть может, я еще вернусь к этому жуткому персонажу, приобретшему столь печальную известность. Но мы тогда не знали, что он находился в отчаянном положении, ибо погряз в пороках и спутался с самым отвратительным парижским сбродом.

   В понедельник, 11 февраля, состоялась совместная облава, организованная силами охотников Жеводана и Оверни. Стоял трескучий мороз, мела метель. Я в облаве участия не принимал. Мой отец узнал в Сен-Шели, что господа Моранжье, Лафон и Дюамель, остановившиеся в этом городке на ночлег, пребывали в отвратительнейшем расположении духа и почти не разговаривали друг с Другом. Моранжье и Дюамель падали от усталости, а де Лафон был вроде бы чуть покрепче и даже как будто старался примирить их, заходя то к одному, то к другому в комнату. Итак, в верхах явно обозначилось несогласие. Господин де Гюмбера, находившийся еще три месяца назад в приятельских отношениях с капитаном Дюамелем, стал яростно выступать против драгун. Он чуть ли не криком кричал о том, что они грабят крестьян и разоряют край, что они без причины бросили в тюрьму его фермера Жаволя, того самого, чей сын подвергся нападению Зверя. В чем обвиняли этого беднягу? Оказывается, в том, что он, видите ли, не известил о случившемся господина Дюамеля... Но ведь он просто не успел этого сделать! К тому же фермер не верил, что драгуны смогут уничтожить Зверя, зато он прекрасно знал, что драгуны - большие мастера поесть да попить за чужой счет, что они столь же алчны, как хищный зверь! И разве он не прав ? А если даже и не прав, то совершает ли он преступление, думая так, а не иначе?

    И господин де Гюмбера кричал, что все могут быть уверены в том, что он, господин де Гюмбера, известный защитник простого народа, не постесняется написать жалобу на сии беззаконные

действия на самый верх. Бедный господин де Лафон ! Тяжелая стояла перед ним задача !

   Предсказания моего отца сбылись слишком быстро... Он оказался провидцем, да еще каким ! Разумеется, с первых дней драгуны никого и ничего не стеснялись и поступали так, как считали нужным.

Они ежедневно устраивали веселые пирушки за счет тех, кого должны были защищать, но на самом деле не защищали ни от кого и ни от чего. Напрасно капитан Дюамель под бой барабанов ездил по городкам и деревням и объявлял как своим бравым молодцам, так и крестьянам, что за все реквизированные драгунами продукты и вино должно быть и будет заплачено по справедливости. Но как было уследить за тем, что творили драгуны, разбитые на небольшие группки?! Недовольство местного населения росло день ото дня. Люди не стесняясь говорили: «Зачем нам нужны эти бездельники? Они только и знают, что гарцевать верхом!» Другие недоуменно вопрошали: «А лошадито в наших краях зачем? Корми их, дармоедов!»

    Возможно, то было просто совпадение, а возможно, капитан Дюамель прислушался к ворчанию крестьян и сделал кое-какие выводы. Но последствия были таковы: господин Дюамель привел в Жеводан 56 драгун, из коих 39 были пешие, а 17 - конные; примерно в середине января капитан приказал шестерым из своих конников спешиться, так что в результате всадников осталось всего одиннадцать. Жители Сен-Шели в общем относились к драгунам довольно благосклонно, а вот жители Мальзие, напротив, были настроены враждебно. Следует заметить, что жители Сен-Шели были вообще в нашем крае самыми уравновешенными, благонамеренными людьми, в то время как жители Мальзие слыли самыми великими скептиками, забияками и фрондерами. Возможно, все дело было в том, что в Сен-Шели имелась тюрьма и находилась самая большая в нашем краю таверна, так что драгуны там исправно платили за съеденное и выпитое, принося жителям солидный доход, в то время как в Мальзие они ели и пили на дармовщинку, так что были для его жителей лишь обузой.

   Господин де Лафон суетливо метался между Сен-Шели и Мальзие, между де Лабартом и Люамелем, между Дюамелем и Мораньжье. Он пытался сделать невозможное: исполнить роль миротворца и всеобщего примирителя, но, видимо, понимал, что в данных обстоятельствах его миссия обречена на провал.

   Он без устали говорил всем и каждому: «О, только не говорите никому, что я вам сказал то-то и то-то...» Это был образцовый чиновник. Он без конца строчил письма в Париж и ничего так не боялся, как необходимости взять на себя хоть малейшую ответственность. Даже в Сен-Шели господин Дюамель и драгуны начали испытывать определенные трудности. Так, во время большой облавы 7 февраля, в которой принимал участие и господин де Лафон, 15 крестьян, кстати, жителей Сен-Шели, покинули свои посты, забрели в кабачок в деревушке Ла-Гард и приятно провели время за кувшином вина. Господин Дюамель обнаружил дезертиров и пригнал обратно, колотя их по спинам саблей, разумеется, плоской ее стороной. Но орудовал капитан столь усердно, что в конце концов сломал свое грозное оружие о спину самого упрямого и одурманенного винными парами дезертира. Господин Лафон взялся все уладить и улаживал дело битый час. В результате только четверо из пятнадцати злостных правонарушителей, которых Дюамель в запальчивости обозвал преступниками, попали в тюрьму, да и то не за свой проступок, а за непочтительность к властям. В глубине души господин Лафон, конечно же, был на стороне драгун и их командира, но местное население особо злить, по его мнению, не следовало.

   Ах, Мальзие, Мальзие! Сколько беспокойства ты доставляешь властям! Да, в этом городе жили и живут «горячие головы», там и сейчас немало людей смелых, упрямых, не желающих никого слушать и мечтающих только о том, чтобы их оставили в покое. Господин де Моранжье, кстати, ненавидел их лютой ненавистью, ибо у них было обо всем свое мнение. Так вот, некоторые из этих упрямцев говорили, что если Зверь есть не кто иной, как сам дьявол, то зачем тратить зря время на бесполезные облавы и погони. Другие же полагали, что на знатных вельмож, священников, епископа и интенданта нашло помрачение.. Да, волки и есть волки, ничего, мол, не поделаешь... Конечно, их развелось многовато, даже чересчур, но тут уж каждый должен либо постоять за себя, либо, еще лучше, сидеть дома, да носу не высовывать, чтобы не стать добычей волков... Короче говоря, жители Мальзие полагали, что надо дать горцам самим разобраться, будь то дьявол или волки, а их, жителей Мальзие, не поднимать с постелей в жуткую рань, не заставлять без толку рыскать по сугробам, а оставить в покое и позволить потягивать либо холодное, либо теплое винцо, в зависимости от времени года! Могу сказать, что мы, горцы, были возмущены ленью жителей Мальзие, и в то же время мы восхищались тем, что они не боялись говорить столь прямо и откровенно.

   Эти торговцы кожами и галантереей смели уклониться .от участия в облавах, в то время как граф де Моранжье, граф де Сен-Поль, полковник в отставке, и сам маркиз д'Апшье, крупнейший и богатейший землевладелец Жеводана, считали своим долгом лично травить Зверя и собирались оплатить из своих карманов ущерб, причиненный крестьянским хозяйствам !

   Господин де Лафон в письме интенданту Лангедока, находившемуся в Монпелье, жаловался 16 февраля 1765 года на жителей Мельзие: «Среди славных и добрых буржуа Мальзие царит дух независимости, который служит весьма дурным примером для других жителей края». Однако следует признать, что ленивые пройдохи из Мальзие выражали не только свое, но и общее отношение обитателей Жеводана к облавам, охотам, драгунам с их блестящими саблями и ко всем знатным господам в треуголках с плюмажами... Между жителями Мальзие и господином Дюамелем началась настоящая война. Сам капитан жаловался властям на то, что так называемые советники, то есть члены приходского совета.

   Мальзие, настроили против него всех жителей городка, вплоть до женщин и девочек. Случались ссоры и стычки и между жителями Мальзие. Например, однажды страшно разругались, а потом и подрались торговец Мартен (считавший, что надо выполнить требования Дюамеля) и фермер Брюн (находившийся в зависимости от принца де Конти), который наотрез отказывался участвовать в облавах, называя их пустой тратой времени. Дюамель жаловался на непокорных горожан командующему войсками в провинции Лангедок графу де Монсо и даже посылал рапорты королю. В результате из Версаля пришел приказ примерно наказать фермера Брюна, чтобы другим было неповадно.

   Однако дурной пример и в самом деле оказался заразительным. Во время второй большой облавы, то есть 11 февраля, разразился скандал, причиной коего стал уже не простой фермер, а один из членов приходского совета Мальзие, некий господин Астрюк. Он вел себя в отношении господина Люамеля крайне вызывающе, всячески насмехался над драгунами и оскорбил капитана в присутствии пятнадцати подчиненных. Подобного отношения капитан не стерпел и отправил подробнейшее донесение в Версаль. Он получил большое моральное удовлетворение, ибо перед отбытием из Жеводана узнал, что его обидчик понесет наказание. Господин де Лафон получил из Версаля королевский указ, где говорилось, что господин Астрюк должен быть схвачен и препровожден в тюрьму. Разумеется, королевская воля была исполнена, и 2 апреля наглого жителя Мальзие конные стражники доставили в тюрьму Манда, где ему предстояло отбывать наказание за неподчинение должностному лицу. Пять дней спустя, 7 апреля, как раз на Пасху, господин Дюамель покинул Сен-Шели со всеми своими драгунами и отправился в полк, стоявший в Пон-Сен-Эспри.

   Зверь словно пронюхал обо всех этих разногласиях и ссорах, а потому знай себе творил свои черные дела, множа число жертв. Он больше не покидал Жеводана и, казалось, издевался над драгунами даже в тех местах, где они представляли собой реальную силу. В феврале, 9 числа, как раз в промежутке между двумя большими облавами, он убил девочку из деревни Миаланетт, а 21 февраля обнаглел настолько, что напал на возчика, доставлявшего груз из Сен-Шели в Омон, причем произошло это средь бела дня на большой дороге! В тот же день в приходе Брион Зверь разорвал на части молоденькую девушку, а 24 февраля в 7 часов вечера он напал на женщину из деревушки Крузе в приходе Омон. Несчастная только-только вышла из дома, и прямо у порога невидимое в темноте чудовище набросилось на нее сзади. В мгновение ока платье и рубашка жертвы превратились в жалкие лохмотья, а сама она, с трудом зажимая ужасную рану на плече, вот-вот должна была упасть... но тут, к счастью, на крики прибежали муж бедняжки и соседи, вооруженные вилами и пиками.

   Таинственный убийца исчез в ночи.

   На следующий день Зверь утром, в 9 часов, напал на ребятишек, набиравших воду из колодца, расположенного прямо посреди деревни Жаволь. Зверь набросился на детей, причем никто не мог сказать, откуда он взялся. К счастью, поблизости оказался большой сторожевой пес, поспешивший ввязаться в схватку и заставивший Зверя бежать с поля боя. 

   И наконец 1 марта Зверь оказал честь и нашей семье, нанеся нам визит. В то время уже чувствовалось приближение весны, потеплело и даже началась оттепель. Кое-где появились большие проталины, зазеленела трава, и мы вновь начали гонять скотину на выпас. В тот день мы пасли наших двух коров и двух коз, а также целое стадо овец на западном склоне горы, откуда виден Мальзие. Сильвен немного простудился и остался дома, а Жанна была со мной и стояла на возвышений, образованном обломками камней, вероятно, притащенными сюда в незапамятные времена ледниками. Жюльена под предлогом того, что надо пригнать обратно слишком далеко отошедших от нас коров, только что спустилась по направлению к Жюлианжу, туда, где пас скот Жанту.

   Было около 9 часов утра. Я разжег костерок у подножия скалы, чуть ниже того места, где стояла Жанна. Ветер в тот день постоянно менял направление и то и дело грозил задуть огонь, поэтому я был постоянно занят сбором травы и веток. Надо признать, что место для костра я выбрал не совсем удачное, так что ветер очень быстро развеивал дымок, да к тому же груда камней с другой стороны плавно переходила в небольшой каменный гребень. Скорее всего, по этому гребню Зверь и подобрался к Жанне. Я услышал душераздирающий крик, и тотчас же почти прямо на меня свалились моя сестрёнка и какая-то заросшая густой шерстью глыба, буквально намертво присосавшаяся к детскому тельцу. Я был сбит с ног, но тотчас же поднялся. Увы, моя самодельная алебарда, столь непредусмотрительно выпущенная мной из рук, осталась лежать на скале. Жанна, к счастью, не потеряла сознания, а продолжала отбиваться и вопить. Я, как был, безоружный, бросился прямо на крутившийся на месте живой ком, который образовали Зверь и его жертва. Времени раздумывать не было, и я покатил этот ком к скале, к костру; таким образом, Зверь оказался прямо посреди пламени и раскаленных углей. Чудовище громко взвыло, выпустило жертву и, прихрамывая, пустилось наутек вниз по склону. Все это произошло в течение нескольких секунд. Я схватил Жанну за ноги и оттащил от кострища; юбка на ней тлела и дымилась. Теперь она была без сознания. Я осмотрел сестру и обнаружил у неё две глубокие раны за ушами, нанесенные, видимо, клыками Зверя, и большую рваную рану на плече. Я обернулся, чтобы рассмотреть бегущего Зверя, но он уже исчез из виду. Пожалуй, я бы не смог как следует его описать, ибо и видел-то я его всего какие-то мгновения.

  В ту же минуту прибежала запыхавшаяся Жюльена в сопровождении верного Жанту. Мы промыли раны малышки Жанны. Она дышала, но на зов не откликалась. Все вместе мы понесли бедняжку

домой. По дороге мы договорились, что никому не скажем, что Жюльена на время отлучалась, ведь отец, узнай он об этом, ее наверняка если бы уж не убил, то уж точно избил бы до полусмерти. Долгие недели Жанна провела в каком-то странном оцепенении. У нее был сильный жар, она не двигалась и не говорила. Даже когда она пришла в себя, она как будто ничего не помнила, не понимала и не слышала. Речь и память вернулись к ней лишь несколько месяцев спустя. В тот вечер Жюльена мне сказала, что либо она, Жюльена, одолеет и убьет Зверя, либо Зверь убьет ее, Жюльену, ибо одному из них нет места на земле. А через день к нам явился принаряженный и донельзя смущенный Жанту: он пришел свататься к Жюльене. История с Жанной не наделала много шума, напротив, скорее она прошла почти незамеченной. Мой отец, как и все мужчины, жившие по соседству, почти ежедневно принимал участие в облавах; делал он это без особой охоты, но и не отлынивал от сей тяжелой работы. Я бы мог поклясться, что он никому даже словом не обмолвился о том, что с нами приключилось. Быть может, он побаивался, что в результате следствия о Жюльене поползут Дурные слухи, а может быть, опасался и за меня, ведь я тоже оказался далеко не безупречен.

   Почему разжег костер под скалой, а не на скале? Хотя, сказать по правде, наверное, именно костер-то нас и спас. Но ведь люди могли сказать, что, разведи я костер наверху, около Жанны, Зверь не посмел бы к ней приблизиться... Хотя кто знает, как бы он повел себя в других условиях... И все же я не был героем, как юный Портефе... Поэтому отец и предпочел промолчать. На Пасху я сходил исповедаться в Прюньер, к местному викарию, в свое время проявившему отвагу и сообразительность. Выходя из исповедальни, он сказал, что нас спасло чудо, чудо огня. На какой-то миг я даже вообразил себя неуязвимым. Я не смог бы тогда точно описать Зверя, потому что видел его лишь мельком, но за свою жизнь к тому времени я повидал немало волков. И либо на мои тогдашние впечатления наложились все слышанные мной рассказы о Звере, либо это и в самом деле было так, но это существо, как мне показалось, резко отличалось от волков. Прежде всего я увидел то, на что обращали внимание все очевидцы нападений Зверя на людей: широкую черную полосу, шедшую по спине от шеи до хвоста. В том, что я видел эту полосу своими собственными глазами, я мог бы поклясться. Отметил я про себя и чрезвычайно вытянутую морду. Наконец я хорошо рассмотрел очень длинный и пушистый хвост, невероятно подвижный. Когда зверь напал на Жанну, он держал его высоко поднятым вверх, а во время нашей короткой схватки хвост так и мелькал у меня перед глазами, ибо Зверь в ярости хлестал себя им по бокам. Когда же чудовищу пришлось отступить, оно держало хвост очень низко, буквально волочило по земле. Видел я и огромную разверстую пасть, способную повергнуть в ужас любого даже самого храброго человека. К тому же от пасти, да и от всего этого существа отвратительно воняло. 

   Какого цвета была его шерсть? Не могу сказать определенно, но мне показалось, что Зверь выглядел примерно так же, как наши коровы, то есть у меня создалось впечатление, что Зверь был скорее рыжеватым, чем коричневым. Но особенно четко я запомнил яркую черную полосу на спине и огромную нижнюю челюсть, которая, как мне показалось, вырастала прямо на груди животного и была столь мощна, что с таким орудием можно было вполне грызть камни. Вот и все, что я могу сообщить о Звере честь по чести, то есть ничего не выдумывая. А в это время травля Зверя продолжалась, но приобрела совершенно иной характер. Неудача господина Дюамеля породила недовольство не только среди крестьян. Священники не таясь говорили и наверняка совершенно недвусмысленно высказывались в письмах, адресованных иерархам церкви, что власти совершили большую ошибку, призвав на помощь военных. Сначала представитель диоцеза из Манда, видимо, высказал свое мнение в Монпелье, а уж потом, очевидно, и интендант Лангедока граф де Сен-При высказал общее мнение властей провинции в Версале о том, что охотиться на Зверя должны профессиональные охотники, а не военные. Как я узнал позже, изучая относящиеся к делу исторические документы, уже в начале февраля, то есть еще до того момента, как стало известно, что в ходе больших облав драгуны потерпели неудачу, государственный министр господин де Сен-Флорентен назвал имя того, кто должен был сменить в Жеводане капитана Дюамеля. Господина Дюамеля об этом не предупредили и еще долго не отзывали, ибо сочли, что его бравые молодцы могут быть полезны, если уж не в борьбе со Зверем, то хотя бы для усмирения крестьян, если те вдруг вздумают бунтовать. Никто ведь не знал» долго ли еще крестьяне будут оставаться смирными... Да к тому же в задачу драгун обычно и не входила охота на диких зверей, нет, они привыкли охотиться на дичь особого рода, то есть на людей!..

    Как писал интенданту Лангедока господин Лафон, присутствие воинских частей было «крайне необходимо для поддержания порядка, ибо в Жеводане вооружены не только все местные жители, но сюда прибывают также и охотники из других провинций, причем вооруженные чуть ли не до зубов. А скопление вооруженных и озлобленных людей, сами понимаете, может привести к нежелательным последствиям...» (С этим посланием любознательный читатель может ознакомиться в архивах департамента Эро и в книге господина Пурше.) Итак, все сошлись на том, что в Жеводане за дело должны взяться специалисты, настоящие профессионалы, посвятившие свою жизнь уничтожению хищников, причем самые лучшие, самые опытные из них. Господин государственный министр обратился к некоему господину д'Энневалю, дворянину из Аржантана, что в Верхней Нормандии, который за 40 лет уничтожил 1200 волков. Слава о нем гремела по всей Франции. В свои 60 лет он был на диво крепок, моложав, подтянут и здоров. Сжимая в руке любимую рогатину, он был способен целыми днями следовать за своими борзыми по самым непроходимым чащам. Он всегда ходил пешком, а не разъезжал на коне, как делали его собратья-дворяне, к тому же он обычно убивал загнанного зверя собственноручно, а не поручал самую трудную часть работы егерям. Словом, все сошлись на том, что именно такой человек и нужен в Жеводане.

   И в Нормандию был отправлен курьер с указом, в коем господину д'Энневалю предписывалось как можно скорее отправляться в Жеводан со своими конюшими, доезжачими, псарями, борзыми и слугами, причем ему предлагалось воспользоваться услугами королевской почты, то есть ехать на почтовых лошадях и менять их на королевских почтовых дворах, что было неслыханной честью. К тому же господину д^нневалю было разрешено не жалеть ни лошадей, ни возниц, ехать на перекладных и загнать столько коней, сколько потребуется, с тем условием, чтобы непременно прибыть в Жеводан к началу марта. Сейчас я прерву свой рассказ, ибо я должен буду перейти к повествованию о новой стадии борьбы со Зверем.

    До сих пор на театре военных действий были только горцы и драгуны, то есть уроженцы нашего дикого края. И вот теперь в бой с неведомым врагом должны были вступить чужаки, приехавшие из далекого далека. Представьте себе состояние умов людей, прибывших с плодородных долин Нормандии или из королевских охотничьих угодий под Версалем и попавших в страну скал, глубоких ущелий, каменистых склонов и заболоченных долин. В первые минуты им, вероятно, показалось, что они попали в какую-то жуткую пустыню и оказались среди дикарей. Они, хотя и были отважными охотниками, но все же были людьми своего времени, а потому горы внушали им священный, мифический ужас. Для них они были всего лишь беспорядочным нагромождением огромных каменных глыб, царством смерти, владениями дьявола. И вот они попали сюда, в то место, где все осталось таким, каким была, по их мнению, Вселенная, когда в ней царил первозданный хаос. Они вынуждены блуждать среди скал, рискуя каждую минуту провалиться в пропасть или быть погребенными под оползнем; они бродят по голым плато, исхлестанные ветрами, дождями, мокрым снегом и градом, где их может поразить молния. День за днем они преследуют неуловимого врага, который словно издевается над ними и лишь понапрасну гоняет по горам, выматывая все силы. К тому же эти чужаки, привыкшие к вкусной и обильной пище, на привалах вынуждены довольствоваться лишь вонючей похлебкой и спать на жалких охапках соломы, мечтая о том, чтобы оказаться в Сен-Шели или в Мальзие, где в тавернах есть хотя бы теплые постели... Как было бы хорошо задержаться там подольше! Возможно, они там и задерживались несколько дольше, чем следовало... Кстати, господин де Лафон кое о чем догадывался, ибо в письме от 19 марта 1765 года он писал интенданту Лангедока следующее: «Полагаю, господа охотники представляли себе наш край несколько иначе, когда дали согласие на участие в этом предприятии. Они не ожидали увидеть такие высокие горы, такие густые леса, такие топкие болота и столь глубокие снега. Не были они готовы и к тому, что Зверь способен за короткий срок преодолевать столь большие расстояния». Так вот, повторяю еще раз, что охотники из Нормандии были детьми своего века и людьми своего века. Они с презрением относились ко всяческим суевериям, а оказались среди крайне суеверного населения.

   В Жеводане и по сию пору религия и суеверия очень сильно переплетены. А уж в те времена жители Жеводана считали духов всемогущими. Состояние умов в нашем краю было таково, что люди

постоянно жили в ожидании либо чуда, либо трагических известий. Разумеется, с самого начала многие были склонны видеть в Звере воплощение дьявола. Все только и говорили о том, что наш край

почтил своим присутствием Лукавый. Были и такие, которые утверждали, что видели его лично. Однажды женщины из деревни Эскюр, что в приходе Фурнель, отправились к мессе. По дороге их догнал какой-то мужчина, молчаливый, странный, загадочный, с заросшей густыми волосами грудью и с очень волосатыми руками. Женщины ужасно испугались и со страху все принялись дрожать. А мужчина вдруг чудесным образом исчез, когда они оказались на церковной паперти. В тот же день около этой деревни видели Зверя. Неподалеку от Сога несколько женщин направились на мулах к перевалу, причем некоторые взгромоздились на мулов. У самого перевала внезапно появился какой-то мужчина с заржавленным мушкетом. Он сказал, что собирается убить Зверя. В это время одна из женщин начала сползать с крупа мула и закричала. Мужчина поддержал её, и она ощутила, что по ее телу шарит наглая волосатая рука, столь горячая, что обжигает ей кожу. Женщина завопила... Все остальные едва не умерли со страху... Мужчина же продолжал сопровождать женщин и покинул их, когда они оказались около леса близ деревни Фавар. Примерно через час они узнали, что Зверь объявился в лесу у деревни Фавар...

   Жители горных районов Жеводана считали, что Зверь, если он существует в единственном числе, совершенно неуязвим для обычного оружия, а если таких Зверей много, то имя им - Легион. Да и как было в это не поверить: ведь в него стреляли и не раз в него попадали, но он уходил от преследователей, счастливо избегая любых ловушек! По его следу шли специально натасканные собаки, равных которым не было, вероятно, во всей Франции, но они теряли след...

   Предрассудки, предрассудки... Поневоле и охотники из Нормандии начали терять свою былую самонадеянность и благоразумие... Теперь они уже не были так уверены, что в этом деле не замешан сам дьявол... Уж если Лукавый где и может разгуляться на славу, так, разумеется именно в этом чертовом краю ! Но, в конце концов, тому, кто уничтожит Зверя, обещано целое состояние. И чтобы получить

эту награду, нужно, чтобы Зверь существовал в единственном числе и чтобы после его гибели убийства прекратились, ибо тогда все станет ясно само собой. Но кто его убьет? Один из этих грубых, полудиких загонщиков? Кто-то из крупных землевладельцев? Один из мелкопоместных лангедокских дворянчиков? Драгун? Егерь? Или я, господин д'Энневаль ?

   Конечно, господин д'Энневаль хотел уничтожить Зверя. А для этого нужно было, преодолевая усталость, самому за всем следить, везде поспевать, чтобы в нужный момент оказаться в нужном месте. Ох, как все это нелегко! Какой тяжкий труд! Какая тяжелая жизнь! Даже столь закаленные, терпеливые, привычные к суровой жизни охотников, господа д'Энневаль, отец и сын, не смогли выдержать более трех месяцев... Незадолго до прибытия в наши края охотников из Нормандии у нас появился слабый луч надежды, ибо всех воодушевила отчаянная храбрость одной женщины, слабой и тихой. Но все дело было

в том, что эта женщина была матерью, и она принялась душить зверя голыми руками, а потом вскочила ему на спину и оседлала его, как какого-нибудь простого осла или жалкую клячу !

   Вот в каких выражениях описала «Газет де Франс» в номере от 22 марта 1765 года сей случай : «Женщина из деревни Пуже, что находится на полдороге между Сотом и Сент-Альбаном, 14 числа сего месяца подверглась нападению Зверя. Около полудня она работала со своими тремя детьми у себя в саду, когда свирепое чудовище набросилось на ее старшего сына, десятилетнего мальчугана, который держал на руках самого младшего ребенка, еще грудного. Испуганная женщина, однако, не растерялась, а пришла на помощь своим малышам и вырвала их из пасти мерзкого Зверя. С наибольшей яростью тварь нападала на самого младшего и все пыталась отнять его у матери. В ходе ожесточенной схватки, длившейся не менее 10 минут, отважная женщина получила множество ударов, которые Зверь наносил лапами и головой. В результате чего ее одежда превратилась в лохмотья. Наконец, увидев, что до этих двух детей ему не добраться, Зверь набросился на третьего, шестилетнего мальчугана, и тотчас же голова малютки исчезла в огромной пасти. Мать бросилась на помощь, но, несмотря на все ее усилия, Зверь не выпускал добычу; тогда, отчаявшись и не помня себя от горя и ярости, женщина вскочила Зверю на спину, хотя и понимала, что долго в таком положении не удержится. Она пыталась схватить Зверя за самую чувствительную, как она полагала, часть тела, то есть за половые органы, но тут силы оставили ее и она была вынуждена ослабить хватку. Чудовище сбросило женщину со спины и поволокло малыша прочь. В эту минуту Зверя, уносившего ребенка, заметил пастух, у которого при себе была толстая палка с укрепленным на конце острым ножом. Он догнал Зверя и нанес ему несколько ударов, но, видимо, особого ущерба чудовищу не причинил, ибо оно перепрыгнуло через изгородь, а затем и через бугор высотой футов в десять, продолжая сжимать голову ребёнка своими огромными челюстями. К счастью, пастуха сопровождал очень крупный и сильный сторожевой пес. Он настиг Зверя в тридцати шагах от последнего дома деревни и вцепился ему в бок, чего прежде ни одна собака не осмеливалась делать, ^Хогда Зверь, явно не ожидавший нападения, выронил ребенка и, обернувшись к храброму псу, Ударил того головой, да с такой силой, что беднягга, перекувырнувшись в воздухе, отлетел чуть ли не на двадцать футов. Из домов уже выскакивали вооруженные вилами и топорами крестьяне, а потому Зверь обратился в бегство. Ребенок, ставший жертвой Зверя, представлял собой ужасное зрелище: у него были откушены верхняя губа, часть носа и кусок щеки, к тому же вся кожа с головы была содрана и свисала кровоточащими лохмотьями на плечи. Есть серьезные основания опасаться за его жизнь. Представьте же себе состояние бедной матери, когда она увидела, что стало с её сынишкой. Она упала около маленького тельца, в коем едва ощущались признаки жизни. Лицо её было залито слезами, ибо сердце ее разрывалось от нежности и горя. Она радовалась тому, что сумела отстоять двух своих детей, и безмерно печалилась из-за того, что третьего Зверь столь страшно изувечил. Сию отважную, достойную всяческого уважения женщину зовут Жанна Шастан, ей около 28 лет, и ее муж, Пьер Жув, говорит, что здоровье у нее довольно слабое, да и особой силой она никогда не отличалась. В деревне Жанна Шастан и прежде пользовалась большим расположением соседей за свой добрый нрав, скромность и благоразумие.

  Узнав о благородном и смелом поступке Жанны Шастан, король повелел щедро вознаградить ее, и по указу интенданта Лангедока ей было выплачено 300 ливров».